Победа человека над зверем

В начале 1942 года в Куйбышеве приземлился самолет. На борту был не совсем обычный груз – нотная бумага. Предназначалась она для Государственного Академического Большого театра СССР, эвакуированного в Куйбышев и только обживавшегося на новом месте.

Из Москвы уезжали в октябре 1941-го экстренно, буквально «одним днем». Вывезти декорации и многое другое не удалось – сами артисты ехали, сидя вплотную друг к другу, без чинов и званий. И рядом с прославленным орденоносцем (в те годы так и писали: «Народный артист Союза ССР орденоносец Л. Штейнберг» или «солист Большого театра орденоносец В. Матковский») мог оказаться рядовой оркестрант. Артист балета Юрий Кондратов вспоминал, что Шостакович сначала вовсе безропотно стоял в тамбуре, пока ему не нашли свободное место. А по прибытии в «запасную столицу» первым местом жительства труппы Большого театра стала школа, превращенная в общежитие. Классы пришлось разделять на «комнаты» занавесками из простыней.

И вот в такое тяжелое для всех время, когда враг стоял под Москвой, и каждая единица техники была на фронте дороже золота – нотная бумага доставляется в Куйбышев специальным самолетом! Бумага нужна была для того, чтобы расписать партии только что завершенной Седьмой симфонии Дмитрия Шостаковича. И уже это говорит, что от ее премьеры ждали многого. Ждали едва ли не с самого начала войны.

Первые наброски будущей Седьмой симфонии Дмитрий Шостакович сделал до войны (и к этому обстоятельству мы еще вернемся). По крайней мере, ее, еще не написанную, включили в план концертного сезона 1941-42 годов. Но именно фашистское нашествие заставило композитора по-новому взглянуть на свой замысел.

На фронт Шостаковича не взяли, хотя он просил об этом не раз. Он записался в народное ополчение, копал траншеи на подступах к Ленинграду. Вступил в пожарную команду и дежурил на крыше консерватории, чтобы гасить зажигательные бомбы. Именно таким – в пожарной каске и комбинезоне – его запечатлел фотокорреспондент ТАСС Мазелев. А год спустя, в июле 1942-го, «Fireman Shostakovich» появился на обложке журнала «Time» на фоне пылающего Ленинграда.

Завершить симфонию Шостаковичу довелось вдали от берегов Невы. Из любимого Ленинграда его вывезли почти что силой. Сначала самолетом в Москву – но ее тоже бомбили. Поэтому композитор направляется дальше, успев рассказать журналистам о том, как продвигается работа. Так Шостакович оказывается в одном вагоне с артистами Большого театра и едет… в Свердловск.

И вот тут нужно вернуться к вопросу: как же премьера состоялась именно в Куйбышеве? Со Свердловском более или менее ясно: это была лишь одна из «вагонных» версий, на самом деле никто из эвакуируемых артистов Большого толком не знал, куда их везут. Только на перроне в Куйбышеве, куда прибыли глубокой ночью, стало понятно, что жить и работать придется здесь. Но если Большой театр «наверху» вполне логично решили отправить в «запасную столицу», то с Шостаковичем могло быть иначе. Кто-то из музыкантов и композиторов действительно попал в Свердловск или Саратов. Ленинградская филармония вместе с другом Шостаковича Иваном Соллертинским была эвакуирована в Новосибирск. Другой близкий друг Исаак Гликман, который в 1930-е годы был помощником и секретарем Шостаковича, уехал с консерваторией в Ташкент. Композитор планировал вскоре присоединиться к кому-нибудь из них, однако остался в Куйбышеве. И этому были как минимум две личные причины.

Первая – семья. Из Ленинграда удалось вывезти жену и детей, но мать и другие близкие люди оставались в кольце блокады. Связь с городом была нерегулярной, получать оттуда известия или пересылать деньги матери еще как-то удавалось из Куйбышева, но в далеком Ташкенте или Новосибирске эта тонкая нить была бы оборвана.

Вторая причина – симфония, долг перед Ленинградом и ленинградцами. Чтобы завершить работу, что композитор хотел сделать как можно скорее, нужна была хоть какая-то бытовая стабильность. В Куйбышеве такие условия Шостаковичу организовали.

В «запасной столице» кроме Большого театра обосновались правительственные учреждения, весь дипломатический корпус, десятки эвакуированных заводов. Среди партийных руководителей, приехавших в Куйбышев, была Розалия Землячка, заместитель Председателя Совнаркома СССР. По свидетельству Шостаковича, это ее стараниями он получал новые квартиры.

Сначала на смену театральному общежитию приходит комната в 22 квадратных метра на улице Фрунзе, 140 – «уютная и теплая», как пишет Шостакович Гликману 30 ноября 1941 года. Следующий адрес – в том же квартале: Фрунзе, 146, квартира №9, две комнаты. «Жить стало легче, и я заканчиваю финал симфонии», – делится Шостакович. В марте семья композитора переезжает снова: Вилоновская, 2а, квартира №2. В доме, известном у старожилов Самары как «обкомовский», у композитора было уже целых четыре комнаты. Он поселит здесь наконец-то вывезенную из Ленинграда родню.

Была еще и третья причина оставаться в Куйбышеве, уже далеко не личного характера. Ленинградскую симфонию ждали. И прозвучать на весь мир она должна была именно в «запасной столице». Шостакович был нужен здесь. 7 ноября 1941 года в Куйбышеве состоялся парад, который убедил иностранные державы, что у СССР достаточно сил для сопротивления Гитлеру. Донесения дипломатов из Куйбышева удержали Японию от вступления в войну против Советского Союза, а ободренные союзники начали энергичнее готовиться к открытию второго фронта. Премьера Ленинградской симфонии могла стать «культурным парадом».

Итак, в Куйбышеве Седьмая была завершена. Позднее сдержанный Шостакович в разговоре оценил ее так: «Думаю, что симфония мне в общем удалась». Сыграть ее композитор решил в гостях у друзей – солистки оркестра Веры Дуловой и ее мужа, оперного певца Александра Батурина. Пришли также пианист Лев Оборин и дирижер Александр Мелик-Пашаев. Вот что рассказывала об этом вечере хозяйка квартиры Вера Георгиевна: «По только что законченной партитуре Дмитрий Дмитриевич и Л. Оборин, сев за инструмент, начали играть в четыре руки симфонию. На звуки пришел живший этажом ниже С.А. Самосуд и тихо встал в дверях. Последние аккорды… Мы, первые слушатели, взволнованные и потрясенные силой музыкального гения, долго и молча сидели, боясь разрушить нахлынувшие на нас чувства. А затем – бурный восторг, объятия, поздравления».

Самуил Самосуд сразу решил как можно скорее начинать репетиции со своим оркестром. Первые проходили в фойе Дворца культуры имени Куйбышева (сейчас в этом здании находится Самарский театр оперы и балета). Музыканты сидели между колоннами, а наверху, с балконов, за процессом следили первые зрители. Как вспоминала Вера Дулова, там можно было увидеть Алексея Толстого, Валентина Катаева, Илью Эренбурга, Героев Советского Союза – «прославленных асов, по ночам улетавших бомбить врага».

Потом репетировать начали на главной сцене. Шостакович сидел в зале, и стоящий за дирижерским пультом Самосуд то и дело обращался к нему. Один из таких рабочих эпизодов подсмотрел И. Родин, корреспондент главной (и в военные годы единственной) куйбышевской газеты «Волжская коммуна». В очерке «Торжество советского искусства» он рисует такую картину:

А чуть дальше журналист городской газеты обозначает то, что давно витало в воздухе: «Композитор, дирижер и артисты оркестра сдают ответственейший экзамен перед всей советской общественностью, перед музыкальной общественностью всего мира». Всего мира – именно так.

Масштаб Ленинградской симфонии осознавали все, кому довелось присутствовать на репетициях. Статья в «Коммуне» вышла 4 марта 1942 года, за день до премьеры. Но еще 16 февраля в «Правде» появилась статья «На репетиции седьмой симфонии Шостаковича». Автор – живой классик, «красный граф» Алексей Толстой, следивший сверху за тем, как оркестр Большого театра разучивает симфонию. Как вспоминали музыканты, Толстой не мог удержать слез, слушая музыку Шостаковича. Поэтому его отзыв полон эмоций и образов.

Говорит Толстой и о масштабе Седьмой симфонии: «Написанная в Ленинграде, она выросла до размеров большого мирового искусства, понятного на всех широтах и меридианах, потому что она рассказывает правду о человеке в небывалую годину его бедствий и испытаний. Симфония прозрачна в своей огромной сложности, она и сурова, и по-мужски лирична, и вся летит в будущее, раскрывающееся за рубежом победы человека над зверем».

Вот эта надежда, эта уверенность в том, что зверь будет повержен, и сделала Ленинградскую симфонию великим произведением.

Музыка Шостаковича понятна без слов, что и предопределило международный, интернациональный успех симфонии. Кстати, слова могли бы появиться. Во время работы над Седьмой у Шостаковича было много непрошеных советчиков. В частном разговоре Дмитрий Дмитриевич сообщил Гликману, что и Самосуд не удержался – предложил в финале включить солистов и хор со стихами, прославляющими Сталина. Шостакович решительно отказался, что по тем временам требовало большого мужества. Просто музыка Ленинградской была не об этом. Судя по тому, что стихи так и не были заказаны, дирижер тоже осознал их чужеродность произведению, которое так вдумчиво и напряженно, по много часов в день осваивал его оркестр. «Есть еще целый ряд ценных замечаний по поводу 4-й части, но я их принимаю к сведению, но не к исполнению, т. е. с моей точки зрения хор и солисты не нужны в этой части, а оптимизма вполне достаточно», – резюмировал Шостакович.

Премьера, состоявшаяся в девять вечера 5 марта, стала настоящим триумфом Большого театра и Шостаковича. И крупнейшим культурным событием, за которым следили все, кто имел возможность включить радиоприемник.

Эмоции того дня чувствуешь и теперь, читая мемуары артистов. Самосуд шел к дирижерскому пульту «совершенно бледный от волнения» – это Народный артист СССР, лауреат Сталинской премии, руководитель одного из лучших оркестров страны, казалось бы, тысячи раз выходивший к публике и привычный ко всему! «Чугунная поступь страшного нашествия ощущалась всеми нервами, казалось, даже зрением. Во время исполнения первой части всех била нервная дрожь», – описывает свои чувства балетмейстер Ростислав Захаров. А финал показал, что Шостакович был абсолютно прав, считая его достаточно оптимистическим. «Публика стоя приветствовала автора и исполнителей. У многих музыкантов на глазах были слезы, незнакомые люди обнимали друг друга, поздравляли с победой», – пишет Вера Дулова. «Гремит овация всего зала! Нет конца вызовам Шостаковича и Самосуда», – вспоминает музыкант Владимир Штейнман. «Шостакович прильнул ухом к сердцу родины и сыграл песнь торжества», – впрочем, это Алексей Толстой сказал за несколько недель до премьеры.

Сейчас как-то уходит из вида, что в те годы Шостакович был еще молод. В год премьеры Ленинградской симфонии ему, орденоносцу и лауреату Сталинской премии, всего тридцать пять. И газетные рецензенты это отмечают. «Шостакович, похожий на злого мальчика» – таким увидел композитора Толстой на репетиции Большого театра. «У него совсем юношеское лицо и молодые порывистые движения» – это из очерка «Волжской коммуны». Тем удивительней мощь произведения, которое создал композитор.

Эту мощь почувствовали не только соотечественники Шостаковича. Международный успех симфонии был огромным. По сути, это действительно был своего рода парад, «музыкальная дипломатия» – люди по всему миру, потрясенные музыкой Ленинградской симфонии, начали иначе воспринимать Советский Союз и его граждан. Не случайно горящий Ленинград и Шостакович в каске пожарного появятся вскоре на обложке «Time». А радиопередача из Куйбышева стала началом «гонки» за партитурой Шостаковича – ее хотели получить все. В числе первых композитор помог «своим» – ленинградским музыкантам, эвакуированным в Ташкент и Новосибирск. Но еще до этого специальный самолет доставил фотопленку с отснятой партитурой за границу – в США и Англию. 28 марта «Правда» посвятила этому небольшую заметку.

В Англии дирижировал Генри Вуд. А в США развернулась нешуточная борьба за право быть первым исполнителем. Войти в историю хотелось многим. Спор решил сам Шостакович – он отдал предпочтение Артуро Тосканини, человеку, который покинул родную Италию из-за нежелания сотрудничать с фашистским режимом. Тосканини мог лучше понять чувства автора музыки.

Седьмая симфония, начав путь в Куйбышеве, гремела по всему миру, обличая… Нет, не только немецкий фашизм. Вспомним, что «темная тема» первой части была написана до войны. Ленинградская симфония наносила удар по любому тоталитаризму. И все-таки цель номер один в те годы была очевидна. Поэтому делом чести для композитора – а по сути, для всего народа – стало исполнение симфонии в блокадном Ленинграде.

2 июля 1942 года самолет, которым управлял летчик Литвинов, доставил партитуру в Ленинград. Дирижер Карл Элиасберг собирал оркестрантов отовсюду: музыкантов отзывали с боевых позиций, искали по госпиталям. Живых осталось мало, а играть нужно было большим составом. Премьеру назначили на 9 августа – день, когда фашисты планировали банкет в покоренном Ленинграде.

Этот банкет не состоялся. А в ленинградской филармонии впервые за много месяцев зажгли все люстры и звучала музыка, родившаяся на Неве и набравшая силу на берегах Волги.

В 2019 году партитура, отправленная Шостаковичем в Ленинград и хранившаяся там как драгоценный музейный экспонат, была оцифрована. Увидеть ее страницы можно на интернет-портале Президентской библиотеки.

Название «Ленинградская симфония» носит не только великое симфоническое произведение. В 1945 году хореограф Леонид Мясин поставил в Нью-Йорке балет на музыку первой части симфонии Шостаковича. В Советском Союзе аналогичный опыт предпринял балетмейстер Игорь Бельский в Ленинградском театре оперы и балета имени С.М. Кирова. Премьера состоялась 14 апреля 1961 года.

В 1985-86 годах Бельский ставит «Ленинградскую симфонию» в Куйбышеве. К 75-летию Победы Самарский театр оперы и балета возрождает постановку. Музыка Шостаковича снова зазвучит в мае 2020 года – в том же зале, где состоялась мировая премьера великой симфонии.